Александр Елисеев
«Европеец», №2(8)
Часто высшую иерархию Русской Церкви дореволюционного периода считают одной из вернейших опор самодержавия. И тому, казалось бы, есть немало оснований. Действительно, никого из членов Святейшего Синода нельзя обвинить в симпатиях к либерализму и конституции, не говоря уже о социалистических идеях. В ряду известнейших и твёрдых консерваторов стояли такие известные церковные деятели, как митрополит Владимир (Богоявленский), митрополит Антоний (Храповицкий), митрополит Макарий (Невский) и т. д. Монархический Союз русского народа активно поддержали 33 епископа РПЦ - среди них будущий патриарх Тихон (Белавин). Казалось бы, налицо не только лояльность, но и беззаветная преданность Трону.
И тем не менее, события Февраля 17-го показали нечто обратное. В самый разгар народных волнений, 26 февраля состоялось последнее, при «старом режиме», заседание Св. Синода, на котором товарищ обер-прокурора Николай Жевахов предложил выпустить воззвание к населению. Оно должно было стать грозным предупреждением ко всем участникам революционных потрясений, предупреждением, влекущим серьёзные церковные кары. На это первенствующий тогда член синода митрополит Киевский Владимир (Богоявленский) ответил: «Это всегда так. Когда мы не нужны, тогда нас не замечают; а в момент опасности к нам первым обращаются за помощью». Предложение Жевахова не встретило поддержки и у других членов Синода (любопытно, что подобное обращение было-таки выпущено, но не православными, а католиками).
В дальнейшем церковное начальство довольно легко смирилось с крушением многовековой монархии. Уже 17 марта Синод полностью одобрил решение князя Михаила поставить вопрос о судьбах русской государственности на усмотрение Учредительного собрания. А 26 июля высший орган церковного управления радостно приветствовал торжество «всеобщей свободы России».
Как же объяснить подобное поведение, резко расходящееся с многолетними традициями верноподданного консерватизма? Возникает соблазн списать всё на недовольство иерархов бюрократическим контролем, установившимся в синодальный период. Это вполне соответствует нынешним представлениям об истории Русской Церкви, которую принято представлять стороной преимущественно «страдательной», по крайней мере, тогда, когда речь заходит о XVII-XX вв. Однако не всё так просто.
Мы вовсе не собираемся отрицать факты, свидетельствующие о наличии бюрократического произвола в отношении Церкви. Но они вряд ли исчерпывают всё содержание государственно-церковных отношений в Российской Империи, всегда очень и очень неоднозначных. Вот и в начале прошлого века ситуация была довольно непростой.
Нарастающее недовольство Синода было вызвано рядом правительственных мероприятий. Во-первых, церковные «верхи» выражали обеспокоенность в связи с мерами правительства по обеспечению веротерпимости в Империи. В 1903-1905 годах Николай II издал несколько манифестов и указов, призванных несколько ослабить государственное давление на неправославных и старообрядцев (венцом этих узаконений стал Указ о веротерпимости от 16 апреля 1905 года). Почему-то «верхам», а их мнение выразил первоприсутствующий член Синода митрополит Петербургский Антоний (Вадковский) в особом письме Комитету министров, показалось, что такая политика правительства поставит инославных и «раскольников» в более выгодное положение. В том же письме он изъявил желание освободить Церковь от жёсткой государственной опеки. И, что очень показательно, почти в тоже самое время Синод принял особые «Правила», ставившие все церковные общества и кружки в строжайшую административную зависимость от епископата (епископ мог распустить любое из подобных сообществ).
Во-вторых, в 1916 году в обер- прокуратуре созрел план переустройства церковного управления. Планировалось провести довольно радикальную его децентрализацию, предусматривающую сокращение территориальных размеров епархий. Целью такого сокращения объявлялась необходимость приближение архипастырей к самой пастве. Кроме того, обер-прокуратура намечала избавить епископат от груза административно-хозяйственных забот и переориентировать его на решение задач, связанных с духовным руководством. Понятно, что такие замыслы были встречены бюрократическими кругами Церкви без всякого восторга.
И, наконец, в-третьих, правительство, по распоряжению императора приостановило работу Предсоборного присутствия, ставящего своей целью созыв Поместного собора (точнее сказать, работа по его созыву ограничилась деятельностью специализированных отделов). В известном смысле, это мероприятие может быть охарактеризовано как бюрократическое вмешательство в церковную жизнь, однако, и здесь есть свои тонкости.
Было совершенно очевидно синодальное руководство считает главной целью грядущего Собора восстановление в России патриаршества. И многим казалось, что тем самым Церковь не столько обретёт духовную независимость от светских властей, сколько нарушит принцип соборности в деле организации церковной жизни. Синодальную бюрократию обвиняли в попытке отдалиться от государства и создать нечто вроде отдельной административно-хозяйственной корпорации, управляемой строго централизованно и на монархических началах. Такого мнения держался, например, о. Павел Флоренский, бывший, кстати, убеждённым противником восстановления Патриаршества. В 1916 году он писал следующее: «...Западный соблазн, давно уже стучавшийся в Золотые ворота, в последнее время, не делая даже особых усилий, молчаливо принят и подразумевателыю исповедуется Церковью русской. Здесь имеется в виду мысль о канонической якобы необходимости монархической духовной власти Церкви Православной, тогда как власть светская может и, пожалуй, даже должна быть коллективной. Иначе говоря, в церковных кругах, считающих себя... столпами канонической корректности, с некоторых пор... стала культивироваться мысль о безусловной необходимости неограниченной церковной власти и склонность к светской власти, так или иначе коллективной...» («Философия культа»).
Последнее утверждение в высшей степени характерно. По всему выходило, что Синод в феврале 1917 года выбирал из «двух зол», как ему казалось, наименьшее. Крушение монархии не устраивало высших иерархов в политическом отношении, но оно было вполне приемлемо в плане корпоративном. Нельзя не пройти мимо того, что окружение Императора осознавало некоторую враждебность к нему консервативного, в общем-то, церковного руководства ещё до самого Февраля. Так, императрица Александра Федоровна характеризовала церковно-государственные отношения следующим образом: «Церковь и государство точно враги стоят друг против друга; линии церковной и государственной жизни разошлись в равные стороны...».
Такое «странное» (странное на первый взгляд) поведение церковных иерархов принципиально невозможно оправдать только лишь историческими реалиями предреволюционной России. Всё, в конечном итоге, восходит к неким архетипическим глубинам. Описанные выше события 1917 года воспроизводит древнейшее противостояние Царя и Жреца, которое обычно трактуют как взаимную вражду Воинов и Священников.
Вне всякого сомнения, эта вражда имеет место быть, хотя, в большинстве случаев, её трактуют слишком уж упрощённо и сводят к противостоянию грубого милитаризма и утонченной духовности. Воин в традиционном обществе вовсе не был профаническим «солдатом», который действует преимущественно на физическом, материальном уровне. Древность знает о существовании особых воинских, инициатических, рыцарских братств, в чьих рамках происходила духовная реализация «людей Меча». Собственно говоря, сама воинская жертвенность есть особая форма инициации - вступая в бой с врагом, подвергая себя опасности, воин отказывается считать свое ветхое, старое Я чем-то самоценным и жертвует жизнью во имя чего-то высшего. Не случайно в древности считалось, что павший на поле битвы сразу попадает в рай, вне зависимости от степени греховности. Поэтому даже в том случае, когда Воин не состоит в каких-либо инициатических братствах, его противостояние Священнику есть противостояние двух типов духовности. При этом однозначную оценку (положительную или отрицательную) такому противоборству дать нельзя, всё зависит от конкретной ситуации. Порой в «антипоповской» брутальности воина больше солдатского милитаризма, чем рыцарской жертвенности. Но порой и в духовности священника больше жреческой амбициозности, чем ангельской кротости пастыря.
В любом случае надо чётко определить, что Царь превышает и уровень священника, и уровень воина. Он выше всех сословий, каст и классов. И в то же время он совмещает в себе все социальные уровни, прежде всего, конечно, воинский и священнический. В данном плане он уподобляется Богу, который «также» выше всех тварных существ и который «также» содержит в себе «образы», «идеи» всех тварей. Отметим, что Бога «наделяют», если речь идёт о «социальной» терминологии, именно царским достоинством: «Царь Небесный», «священник по чину Мельхиседекову», т. е. Царскому, чину (о Христе) и т. д.
В случае бунта низшего против высшего, выражающегося в попытке узурпировать истинное господство, против Царя может выступить каждая из социальных групп. И вплоть до эпохи буржуазных революций, наиболее часто диссидентствовали именно Священники, вернее, те из них, которые ощущали себя именно жрецами.
Тут самое время определить разницу между Священником и Жрецом. Священник -руководитель ритуала, причем руководитель, действующий на сугубо исполнительном уровне. Он является своеобразным «медиумом», чья цель заключается в точной и неукоснительной передаче высших влияний в ходе мистерий. Он не создает и даже не обрабатывает Знание, а всего лишь доводи! его до адепта. Священнику, в принципе, не нужно наличие ярких качеств, главное для него - передать ритуал, обеспечив его чистоту и незамутнённость. (Подобным же образом для бюрократа не имеет особого значения талант человеческой натуры, ему даже больше подходит отсутствие всех талантов, кроме одного исполнительности, умения претворять в жизнь решения, принятые на уровне другой социальной реальности). В свое время Преп. Феофан Новый Затворник демонстрировал это тем, что на исповеди ставил человека перед Евангелием, а сам отходил в сторону. Тем самым он обращал внимание на «медиумичность» своего священнического статуса - главным и единственным источником инициации представал Христос.
Естественно, в среде священников существует достаточное количество ярких людей пророческого склада, просиявших и на ниве аскезы, и на поприще богословия. Однако, если приглядеться внимательнее, то мы увидим, что эти подвижники (принадлежащие и не принадлежащие к священству) всегда находятся в некоторой оппозиции к официальной церковной иерархии, часто подвергают её довольно жесткой критике, подчеркивая наличие в среде «регулярного священства» таких явлений, как фарисейство, теплохладность, стяжательство, моральное разложение и т. д. Еще Св. Иоанн Златоуст сурово обличал современное ему священство. А Преп. Симеон Новый Богослов (X-XI вв.) в своем 58-м гимне о епископате говорил от имени Христа следующее: «Снаружи хорошо украшающие тело, они имеют души худшие, чем персть и грязь, вернее же полные всякого смертоносного яда, жалкие в лукавстве. Как некогда Иуда, предавший Меня, недостойно взявший от Меня хлеб, съел его как кусок обыкновенного хлеба, и из-за этого сразу сатана вошёл в него и сделал бесстыдным предателем... так и эти испытывают то же...».
Очевидно, что такие подвижники, даже если они и принадлежат к сословию священников, более пророки, они избранны для Подвига и они находятся в священнической среде, как некие «агенты» «сверх-ордена» православных святых, защищающих чистоту Веры и её огненную экстремальность.
Священство, конечно же, нельзя считать чем-то плохим. Оно крайне необходимо, ибо обычный, мирской человек не может точно совершать ритуалы, соединяющие его с Богом. На это способны лишь те, на ком лежит особая благодать, кто получил особое посвящение и кто, в силу всего этого, сосредотачивается именно на точной передаче. «Негатив» начинается тогда, когда священник начинает воспринимать свою роль посредника в качестве едва ли не центральной, когда он пытается так или иначе подменить собой Бога.
Вот здесь снова вернемся к характеристике статуса Царя. Если священник - медиум, посредник, «функция», то Царь -Символ. Не тот «символ», который мы привыкли представлять в качестве некоей бледной тени символизируемого, а Символ понимаемый как реальное и полное его содержание. Иначе говоря. Символ содержит в себе символизируемое - во всей полноте и мощи. И в то же время он отличается от этого самого символизируемого, представляя всё же иную сущностную реальность. Царь в такой оптике предстаёт Символом Бога. Православная Традиция именует его «Иконой Логоса», то есть Образом Христа, в связи с чем он и является истинным и единственным 11равителем - «наместником Бога на земле». Действительно, править тварными сущностями может лишь их Спаситель и его Образ (или прообраз, если разговор идет о дохристианских монархах).
Опять-таки в силу своей символической мощи Царь выступает и как священник, и как воин, и как «плотник» (такой полноты достиг Петр Великий). Но одновременно, он - и не то, и не другое, и не третье - статус Царя неимоверно сложен, также, как и статус Бога. Если говорить о «совмещении» Царем двух высших кастовых начал (воинского и священнического), то мы должны выделить следующее.
Как Священник, Царь представляет собой сверх-медиума, который уже самим своим существованием обеспечивает правильный порядок действия высших влияний. Нормальное функционирование церковных ритуалов (не в плане конкретной личности, а в целом для страны и всего православного мира) возможно только при наличии Царя. В противном случае оно превращается в достояние меньшинства (что мы и наблюдаем ныне), причем сама ненормальность общей ситуации, в конечном итоге, сказывается и на качестве церковной жизни этого меньшинства. И на «священство» Царя указывает церковная практика - так, например, он единственный из мирян, кто может войти в алтарь.
Но при всем при том, Царь не только Священник, но и Воин. Он - военный вождь, решающий вопросы жизни и смерти своего рода. Царь-Воин выстраивает стратегию существования нации и государства - так выстраивает, что сами они, проходя через смерть неизбежных войн, постоянно изживают свое ветхое качество, укрепляясь в святости и величии. Вождь ориентирует нацию на воинские, ратные ценности, он и всю социальную иерархию подчиняет своей ратной «дружине» - аристократии.
Царь-Священник «задействует» вертикальную ось духовных, небесных влияний. Царь-Ратник - горизонталь военно-политического действия. И в личностном единстве они образуют Крест Империи, устремленный и трансцендентно, и имманентно. Этот Крест - Земное Царство, прообраз Царства Небесного, в котором «горизонталь» тварной реальности соединится с «вертикалью» Творца. Материя там одухотворится, станет благодатной, «тонкой», то есть снова налицо символизм соединения горизонтального и вертикального в неразрывном и неслиянном единстве Креста.
Жреческий клерикализм стремится узурпировать, захватить Крест Земного Царства. Жрец - это священник, который считает себя не медиумом, а Символом. Он действительно убеждён в том, что именно он и есть «икона», «образ», что руководство ритуалом, посредничество между Богом и людьми даёт ему основание выступать в качестве первейшего символа Бога (Христа -когда имеется ввиду христианская конфессия) и в силу этого иметь полную (самодержавную) власть над тварью. (Важно понять разницу между посредником и символом. Посредник лишь передаёт то, что ему не принадлежит, а символ имеет то, что символизирует.)
Но, не будучи символом, жрец не может обладать мощью Царя, он не способен правильно «задействовать» горизонталь Креста. «Каста» священников сосредотачивается, в основном, на духовном уровне существования бытия - того требуют задачи Ритуала, являющегося, в своей полноте, совокупностью духовных мистериальных операций. Собственно и само духовное руководство паствой есть, по сути, предуготовление к совершению главного церковного ритуала - причастия (тогда как священники часто воспринимают это руководство в качестве тотального руководства жизнью своих духовных чад). Поэтому абсолютизируя себя, жрецы абсолютизируют и специфику собственного статуса, то есть пытаются всё замкнуть на духовности. Отсюда и такая, зачастую болезненная, реакция на излишество плоти (особенно это касается секса). Отсюда пренебрежительное отношение к расово- этническим проблемам, которое часто выливается в некий религиозный космополитизм. Отсюда, наконец (а по большему счёту это надо бы поставить на первое место), преувеличение сотериологической роли Рая духовного региона, более относящегося к потустороннему небу ангелов. Жрец мало думает о соединении с Богом, он мыслит спасение как нахождение в Раю, где спасшийся созерцает Бога, но не соединяется с Ним. Л между тем Святые Отцы высказываются по данному поводу весьма категорично. «Бог стал человеком дли того, чтобы человек стал Богом» (Св. Афанасий Александрийский). Согласно святоотеческом учению, человек может и должен стать «богом по благодати», что возможно в результате обожения, соединения с нетварными энергиями Божественной сущности соединения, которое не означает в то же время растворения в океане Абсолютного Существа. Но жрецы предпочитают не обращать внимания на довольно чёткие и радикальные требования святоотеческих мистиков. Они предпочитают мыслить спасение не как обожение, а как минование адских мук - в Раю. Но Рай, несмотря на всю его духовную, метафизическую мощь - «всего лишь» регион, в котором души (именно души!) праведников находятся до конца света. А после произойдет всеобщее воскресение из мертвых, души соединяться с телами и праведники обретут полноту соединения с Богом в его Небесном Царствии. Это - очевидные вещи, жрецы их не оспаривают, но упор делают именно на Рай.
Последнее особенно важно. В принципе, жрецы более устремлены к миру ангелов, чем к Богу. Это, опять-таки, следует из абсолютизации статуса духовной касты. Как спиритуалистов, воинствующих сторонников гипертрофированной духовности, их более привлекают духи бесплотные, бесполые (вспомним ожесточенную асексуальность жрецов!), не имеющие социально-расовых различий. Жрецам кажется, что истинная религиозность в максимальном дистанцировании от материального, тогда как она в позитивном и диалектическом синтезе материи и духа. Вспомним - Бог несводим ни к духу ни к материи. И человек подобен Ему именно тем, что и он «тоже» превышает как дух, так и материю. Человек - венец творения, его средоточие. На Род Адамов возложена Крестная миссия - реализовать себя на вертикали и горизонтали тварного мира, соединить Творца и творение. Царь как раз и есть воплощение этой миссии, живой образ крестного единения.
Наиболее полно амбициозный клерикализм жрецов проявился в папизме, сторонники коего попытались реализовать грандиозный проект создания вселенского клерикального государства, ориентированного строго спиритуалистически. В такой «империи ангелов», управляемой верховным жрецом, римским понтификом, духовность стала бы едва ли не единственным содержанием общественной жизни. О том явственно свидетельствуют спиритуалистические крайности Римо-католической церкви, такие как безбрачие священников (целибат) или изуверское умерщвление плоти, доходящее до флагелляции. Сексуальная жизнь мирян порой регламентировалась жесточайшим образом, достаточно вспомнить о предписании практиковать только т. н. «миссионерскую», «классическую» позицию.
В борьбе за светскую власть римское духовенство вынуждено было изыскивать все новые и новые организационные и финансовые ресурсы. Сложилась парадоксальная ситуация - принципиально устремлённое в сферу чистой духовности, жречество тем не менее пытается утвердить себя на земной горизонтали - с тем, чтобы радикально минимизировать её, оставив лишь вертикаль ангелических влияний. Так возникла трагическая раздвоенность: с одной стороны самый радикальный, порой изуверский, спиритуализм, с другой - такой же радикальный «материализм», ставший причиной бешеной гонки за властью и деньгами. 'Го, что в лице Монарха сочеталось естественно и органично, вызвало своеобразную социально-психологическую шизофрению у жрецов. Вот почему в РКЦ могли сосуществовать - и целибат, и эротическое переживание жизни Христа («святая» Анджела). Вот почему предельный морализм папства уживался с разнузданнейшим развратом и распутством самих пап. Вот почему «неотмирная» квази¬империя Ватикана больше походила на гигантских размеров купеческую корпорацию, дошедшую до торговли человеческими грехами (индульгенции) и духовными должностями (симония).
На последнем стоит остановится особо. Мало кто из патриотов знает о том, что банковскую сеть в Европе создали вовсе не евреи и масоны, а итальянские купцы, имевшие свои кредитные учреждения по всей Европе. Именно из их ростовщического обихода появились на свет такие слова, как «банк» (от итал. «Ьапса» - «меняльный стол»), риск (итал. «risico»), «банкрот» (итал. «Ьапса rotta» - «опрокинутый стол», означавший хозяйственную несостоятельность торговца) и т. д. Безо всяких евреев итальянские ростовщики навязывали средневековой Европе банкократию и навязывали её при благожелательном нейтралитете пап. Вот как об этом пишет ученый-медиевист Р. Ю. Виппер: «Папы в качестве духовных руководителей всего христианства... осуждали процент и рост... Но они сами должны были нарушать свой закон: заключая займы они платитли процент своим кредиторам. Банкиры и ссудчики пользовались оговоркой в папских буллах относительно «ущерба»: они ставили должнику короткий срок и исчисляли ему огромные проценты за просрочку, объясняя, что именно просрочка приносит ущерб. Кроме того, вошел в обычай такой обиход: на векселе писали не ту сумму, которая была занята, а сразу вписывали в обязательство проценты будущие, с суммой вместе; при уплате, таким образом взымались проценты, хотя они нигде не были упомянуты. Оттого долго могло держаться противоречие: процент был запрещен, но в то же время он взимался в высоком и тяжелом размере».
Удивительного здесь мало. Просто одна олигархия вступила во взаимовыгодный союз с другой. Положение капиталиста вообще очень схоже с положением жреца. Последний является средостением между Творцом и творением, так или иначе отождествляя себя с Богом. Капиталист же выступает как средостение между реальным производителем и продуктом груда (заметим, что тут весьма значимый символизм труженик символизирует Творца, а продукты его активности творение). Он присваивает себе т. н. «прибавочный труд», выраженный в «прибавочной стоимости». Проще говоря, капиталист забирает большую часть того, что произвел не он сам, а национальный труд. То есть он слишком дорого оценивает свою «функцию» руководителя, организатора производства. Вместо наиболее высокой заработной платы он присваивает собственность на средства производства и продукты этого самого производства. (В системе мелкой частной собственности доходы предпринимателя в принципе адекватны его вкладу в организацию, но крупный капитал порождает разительные диспропорции и, как следствие, узурпацию.) Клерикализм и капитализм, таким образом - два вида тирании посредников, медиумов, решившихся захватить то, что им не принадлежит.
Ещё одним видом диктатуры посредничества является бюрократизм, который представляет собой средостение между верховной властью и поданными. Механизм подмены один и тот же - функция превращается в абсолют, исполнитель - в распорядителя.
И везде восставшие функционеры всех видов составляют преграду живому и непосредственному общению «высших» и «низших», являясь некой точкой разрыва, чёрной дырой, поглощающей энергетику конфессий, наций и государств. По сути, олигархия есть образ сатаны, чьё имя, кстати, сказать переводится с древнееврейского как «препятствие». (В индоарийской мифологии существует демон Валу - «Преграда». Он -главный Противник громовержца Индры.) Известно, что первый бунтовщик и богоборец Люцифер был и первым узурпатором, обманом и коварством захватившим власть над вселенной, ставшим «князем мира сего». Таковы весьма тревожные параллели...
Немудрено, что олигархи разных мастей часто способствуют друг другу. Так, развитие капиталистических отношений в феодальной Европе и России было во многом санкционировано беспочвенной бюрократией, пытавшейся разрешить проблемы хозяйственной реконструкции традиционных обществ, не утруждая себя стратегическим выбором самобытного варианта модернизации. В предреволюционной России большая часть бюрократии практически никак не противостояла либералам, вырывавшим конституции из рук Государя. Точно так же повела себя и церковная бюрократия в Феврале 1917 года.
Но, пожалуй, самую большую услугу буржуазным революционерам оказали паписты. Своей упорной борьбой против национальных монархий они основательно подточили опоры европейских тронов. Ватикан оправдал и сделал легитимным антимонархизм как таковой. Ему удалось создать некую социально-психологическую атмосферу, в которой возможным стало бунтовать против королевской власти. Конечно, паписты и не думали, что их восстание продолжат такие люди как пуританин Кромвель и масон Робеспьер, но вне зависимости от своих желаний, объективно они дали импульс развитию антихристианского движения в Европе.
Впрочем, кое у кого из католических жрецов антимонархизм вылился и в буржуазную революционность. Особенно показателен пример «Великой Французской революции». Именно священник о. Жерль привёл в роковом 1789 году к антикоролевской присяге участников заседания Генеральных Штатов. Аббат Одран первый из всех французских революционеров потребовал поставить власть Национального собрания выше власти короля. Аббат Гутт добился того, чтобы с кресел Людовика XYI сняли балдахин, а аббат Грегуар поднял вопрос об упразднении монаршей власти. Известными лидерами революции были попы - Данжу, Лендэ, Масье, Шаббо и др. Особого же упоминания заслуживает аббат Сийес, возглавивший Французскую революцию на одном из ее этапов.
Правда, откровенные бунтовщики против Традиции всё же составляли и составляют меньшинство жрецов, чьей главной бедой является конформизм и фарисейство. Жрецы - довольно консервативная среда. Им не нужны любые революции и потрясения, они искренне осуждают деятельность различных подрывных сил, ставящих своей целью утверждение либерализма, коммунизма и оккультизма. Тем не менее, на определённом этапе «консервативное» жречество полностью прекращает борьбу с агентурой Хаоса, переводя её в плоскость имитации. Так, в настоящий момент две мощнейшие жреческие «корпорации» - Римо-католическая церковь и Русская православная церковь Московского патриархата никак не противостоят разрушительным силам масонства и либерализма и лишь вяло поругивают сатанистов и сектантов. Ныне расколовшаяся на две «фракции» Русская православная церковь Зарубежом пробавляется критикой сергианства и большевизма (давно уже сгинувшего), изредка задевая абстрактный «новый мировой порядок». Что же до формального лидера восточных церквей константинопольского патриархата, то он давно уже находится под властью масонов. Сбываются пророчества святых Отцов о том, что в конце времён Церковь поддержит Антихриста.
Как же стало возможным такое положение дел? На Востоке и на Западе процесс разоружения перед силами Зла имел свою специфику.
Римская церковь стала встраиваться в антихристов либерально-капиталистический порядок после того, как ватиканское жречество пошло на кардинальный пересмотр своей стратегии. Увидев, что создать всемирную клерикальную империю невозможно, и что на месте свергнутых тронов прочно утверждаются прожжённые масонские демократии, оно попросту прекратило с ними борьбу и превратилось в одну из корпораций западного социума, купив влияние и относительную автономность ценой благожелательного нейтралитета по отношению к либерализму. Бесконечные извинения Папы Римского Иоанна Павла II за инквизицию, за крестовые походы и т. д. стали образцом пресловутой «политкорректности» и по сути означают отказ от статуса «церкви воинствующей». Ныне РКЦ - самая мощная в мире культурная ассоциация любителей древности, не более того.
Православная церковь в России, да и в любой другой стране, никогда не ставила перед собой задачу установления клерикального государства (исключение составляет разве что патриарх Никон, которого одно время даже именовали «великим государем», так же, как и Алексея Михайловича). С другой стороны, там было достаточное количество жрецов, резко активизировавшихся в период кризиса русской самодержавной монархии. В феврале 1917 года Синод фактически сдал самодержавие и поддержал Временное правительство. Церковное руководство пошло на незаконный созыв Поместного Собора созыв в условиях отсутствия легитимного главы христианского государства. Из среды церковной иерархии не раздалось ни единого голоса в пользу восстановления монархии. По сути, церковное начальство вполне устраивала либеральная республика, в рамках коей Церковь превратилась бы в одну из буржуазных корпораций, сохраняющую определённый нейтралитет от верховной власти.
Однако, на смену либералам Керенского пришли большевики Ленина, превратившие постфевральский суверенитет РПЦ в фикцию. Думается, нет нужды напоминать - что и как сделали с церковной иерархией «дети Октября». Но даже и в период ужасающих гонений поповское начальство в массе своей отказалось от хоть сколько-нибудь действенной борьбы с большевизмом. Осуждения патриарха Тихона вряд ли принесли серьёзный вред большевикам, а вот нежелание поддержать вооруженные походы против банды Ленина-Троцкого принесло им пользу огромную. (Белую армию поддержали церковные иерархи, волею судеб оказавшиеся на территории, ею контролируемой. Это создаёт устойчивое впечатление о том, что «белыми» архи-попами руководил не столько антикоммунизм, сколько желание прогнуться перед власть предержащими.) Могут возразить,- что белые вожди были насквозь пропитаны либерализмом, и Церкви не имело особого смысла выступать на их стороне. Но в том-то и дело - Церковь могла (и должна была!) сделать попытку перевести белое движение на монархические рельсы. Тем более, что монархические настроения как таковые были весьма сильны и в армии, и в тылу. И, кстати, там, где пастыри церковные были не жрецами, а священниками, политическая ситуация резко изменялась в пользу монархистов. Так, о. Иоанн Востоков (не путать с о. Иоанном Восторговым) создал на Кубани монархическое Братство Животворящего Креста, в состав которого, по данным деникинского Освага, вошло 60 тысяч человек - казаков, крестьян, офицеров и т. д. Но, к сожалению, такие пастыри были наперечет. Да и сама роль политического руководителя - явно не брахманская.
Впрочем, даже и при коммунистах РПЦ сумела поставить себя как корпорация, встроенная в систему советизма. Начиная со Сталина, невзирая на хрущевский зажим, она даже ухитрилась вновь нарастить кой-какой жирок (здесь я не поднимаю вопрос о церковниках-чекистах настолько омерзительно) и встретила установление второй либеральной республики во всеоружии. Теперь корпорация «Московский Патриархат» получила-таки заветную автономию от государства и развернула бурную организационную и коммерческую деятельность.
Как на Востоке, так и на Западе церковники и не стремятся превратить христианство в тотальную религию, пронизывающую все сферы жизни и стремящуюся спасти всех людей. Им вполне хватает контроля над подавляющим меньшинством искренне верующих и соблюдающих все религиозные требования (в России таких православных христиан всего 5%). А резко выходить за рамки данного меньшинства довольно хлопотно, придётся развернуть острую и конфликтную пропагандистскую кампанию, придётся заняться столь ненавистной «политикой» - ею попы брезгуют - в отличие от торговли табачком. Ссориться с мировой закулисой, со всей этой сворой банкиров и либеральных политиканов, довольно-таки хлопотно и даже опасно. Напротив, весьма выгодно удерживать паству от политического сопротивления политическим противникам Традиции последние оценивают «умеренность» церковников по достоинству, вернее - по его отсутствию. (Примириться с НМЛ церковникам помогает их жреческий космополитизм.)
Нас могут упрекнуть в том, что мы ограничились анализом именно «христианского» жречества, упустив из виду иные религии. Но их рассмотрение на предмет наличия «восстания жрецов» потребовало бы от нас расширить данный очерк до масштабов отдельной книги. Может быть такая книга и будет написана, пока же кратко остановимся на двух моментах.
В первую очередь, заметим, что общие закономерности клерикального бунта в целом совпадают - какую бы конфессию мы не рассмотрели. Идёт ли речь о «пленении» жрецами фараонов, или же рассматривается противостояние арийских царей и жрецов, наблюдатель везде может заметить одну и ту же схему.
Особого разговора заслуживает исламизм, ныне представляющий собой, в отличие от других клерикальных течений, весьма динамичную политическую силу. Так называемый «политический ислам», находящийся примерно на той же стадии развития клерикализма, на какой находился папизм во времена средневековья, демонстрирует наличие всё тех же минусов поповства. Он увлечён проектом создания всемирной космополитической «теократии», управляемой муллами (заметим, что для исламистов наций нет вообще - есть вселенская община мусульман - «умма»). Фетиш исламистов спиритуализм, доходящий до крайностей воинствующего морализаторства.
Как и папизм, исламизм бьёт по тем силам, которые только и могут защитить мир Традиции. Его атаки на православный, славянский мир крайне выгодны всесветной плутократии. Она знает - только сильная, православная Российская Империя способна будет приостановить приватизацию нашей планеты и превращение её в грандиозный масонский отстойник. Подобно тому как напор космополитического папизма на европейские национальные монархии приблизил «великие буржуазные революции», также и напор космополитического исламизма на Россию приближает торжество «нового мирового порядка».
Помимо всего этого, сомнительна результативность того «сопротивления», которое исламисты оказывают силам всемирного капитала. Взять хотя бы Иран, часто приводимый в пример нашими симпатизантами исламизма. Несмотря на грозную антизападную риторику, иранская муллократия так и не сумела преодолеть зависимость страны от иностранного капитала - это за двадцать с лишним лет «исламской революции»! Напротив, националистический (можно сказать даже национал- социалистический) Ирак, возглавляемый «кшатриями» Хуссейна, сумел достичь экономической независимости. Даже в условиях мощной блокады иракцы умудрились избежать массового голода и краха экономики.
Каждый русский традиционалист, каждый патриот своей Нации должен сделать решительный вывод о вреде клерикализма и, шире, спиритуализма. Жрецы - враги Традиции, причём неважно где они находятся - в уютных зданиях Патриархии или же шутовских «хоругвеносных» рядах, где принято поигрывать в ходульный, фарисейский, по сути - поповский, «монархизм» и размышлять лишь о «духовной пище». Всей этой патлато-бородато-лапотной братии надо противопоставить орденское кшатрийское братство рыцарей Национальной Революции, мечтающих возвести на трон Русского Царя - Священника и Вождя.